Неточные совпадения
Он отвел
капитана в сторону и стал говорить ему что-то с большим жаром; я видел, как посиневшие
губы его дрожали; но
капитан от него отвернулся с презрительной улыбкой.
— Непременно! О, как я кляну себя, что не приходил раньше, — плача и уже не конфузясь, что плачет, пробормотал Коля. В эту минуту вдруг словно выскочил из комнаты штабс-капитан и тотчас затворил за собою дверь. Лицо его было исступленное,
губы дрожали. Он стал пред обоими молодыми людьми и вскинул вверх обе руки.
— Папа, папа, поди сюда… мы… — пролепетал было Илюша в чрезвычайном возбуждении, но, видимо не в силах продолжать, вдруг бросил свои обе исхудалые ручки вперед и крепко, как только мог, обнял их обоих разом, и Колю и папу, соединив их в одно объятие и сам к ним прижавшись. Штабс-капитан вдруг весь так и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли задрожали
губы и подбородок.
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря на него в упор с видом решившегося полететь с горы, и в то же время
губами как бы и улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым, твердым шепотом, речь уже не срывалась более.
Эпизод этот залег в моей памяти каким-то странным противоречием, и порой, глядя, как
капитан развивает перед Каролем какой-нибудь новый план, а тот слушает внимательно и спокойно, — я спрашивал себя: помнит ли Кароль, или забыл? И если помнит, то винит ли
капитана? Или себя? Или никого не винит, а просто носит в душе беспредметную горечь и злобу? Ничего нельзя было сказать, глядя на суховатое морщинистое лицо, с колючей искоркой в глазах и с тонкими
губами, сжатыми, точно от ощущения уксуса и желчи…
Капитан был человек крупный, телесный, нрава на вид мягкого, веселого и тоже на вид откровенного. Голос имел громкий, бакенбарды густейшие, нос толстый, глазки слащавые и что в его местности называется «очи пивные». Усы, закрывавшие его длинную верхнюю
губу, не позволяли видеть самую характерную черту его весьма незлого, но до крайности ненадежного лица. Лет ему было под сорок.
Лицо
капитана горело, глаза налились кровью,
губы и щеки подергивало.
— Никак нет-с… — отвечал
капитан дрожащими
губами.
Капитан, сверх ожидания, вдруг побледнел,
губы у него задрожали.
— Аполлон Сергеич-то! — он произвел
губами звук, выражающий сильное сомнение, и посмотрел на
капитана: — вряд!
Так сделайте четыре раза и потом мне скажите, что увидите!..» Офицер проделал в точности, что ему было предписано, и когда в первый раз взглянул в зеркальце, то ему представилась знакомая комната забытой им панночки (при этих словах у
капитана появилась на
губах грустная усмешка)…
Капитан тем временем всматривался в обеих молодых девушек. Конечно, ему и Сусанна показалась хорошенькою, но все-таки хуже Людмилы: у нее были
губы как-то суховаты, тогда как у Людмилы они являлись сочными, розовыми, как бы созданными для поцелуев. Услыхав, впрочем, что Егор Егорыч упомянул о церкви архангела сказал Людмиле...
Она до дрожи отвращения ненавидела такие восточные красивые лица, как у этого помощника
капитана, очевидно, грека, с толстыми, почти не закрывающимися, какими-то оголенными
губами, с подбородком, синим от бритья и сильной растительности, с тоненькими усами колечком, с глазами черно-коричневыми, как пережженные кофейные зерна, и притом всегда томными, точно в любовном экстазе, и многозначительно бессмысленными.
Капитан, бледный, с туманным взором, закусив от боли
губу, положил правую руку за борт сюртука, встал, взял в левую руку кий и промахнулся.
Мадам Иванова теперь целыми вечерами читала газету, держа ее от себя на расстоянии вытянутой руки, откинув голову и шевеля
губами. Белочка лежала у нее на коленях и мирно похрапывала. Буфетчица далеко уже не походила на бодрого
капитана, стоящего на посту, а ее команда бродила по пивной вялая и заспанная.
Щавинский оглянулся на Рыбникова. Теперь болтливый штабс-капитан молчал. Сузив глаза, налегши грудью на эфес шашки, он напряженно следил поочередно за каждым из говоривших, и на его скулах под натянутой кожей быстро двигались сухожилия, а
губы шевелились, точно он повторял про себя каждое слово.
— Я? — закричал тот. Глаза его потухли, но
губы еще нервно кривились. — Я — штабс-капитан Рыбников! — Он опять со смешной гордостью стукнул себя кулаком по груди. — Мое русское сердце болит. Позвольте пожать вашу правую руку. Я под Ляояном контужен в голову, а под Мукденом ранен в ногу. Что? Вы не верите? Вот я вам сейчас покажу.
У Рыбникова опять задергались
губы. Эту привычку уже успел за ним заметить Щавинский. Во все время разговора, особенно когда штабс-капитан задавал вопрос и, насторожившись, ждал ответа или нервно оборачивался на чей-нибудь пристальный взгляд,
губы у него быстро дергались то в одну, то в другую сторону в странных гримасах, похожих на судорожные злобные улыбки. И в то же время он торопливо облизывал концом языка свои потрескавшиеся сухие
губы, тонкие, синеватые, какие-то обезьяньи или козлиные
губы.
Штабс-капитан не сопротивлялся. Глаза его горели непримиримой ненавистью, но он был смертельно бледен, и розовая пена пузырьками выступала на краях его
губ.
В ту же минуту сбоку вышел среднего роста, сухощавый господин лет тридцати пяти, в коротком пальто с капитан-лейтенантскими погонами, с бледноватым лицом, окаймленным небольшими бакенбардами, с зачесанными вперед, как тогда носили, висками темно-русых волос и с шелковистыми усами, прикрывавшими крупные
губы. Из-под воротника пальто белели стоячие воротнички рубашки.
И произнеся роковое слово,
капитан Танасио до боли закусил
губы.
Пропустив мимо себя орудия, Иоле с радостным и легким чувством поскакал вперед. Впереди батареи ехал его брат Танасио. Лицо пожилого
капитана было, как всегда, озабочено и сурово. Брови нахмурены,
губы сжаты. Впрочем, нынче эти брови показались Иоле более нахмуренными, нежели обыкновенно. Иоле видел ясно, что тревожные думы осаждают голову брата. Ему стало бесконечно жаль его. Захотелось приласкать этого закаленного, сурового воина, который так мастерски умел владеть собою и своим настроением.
Помощник
капитана, сухощавый брюнетик, в кожаном картузе, приложился
губами к отверстию звуковой трубы и велел убавить ходу.
Новый гость, несмотря на темноту, пролез до него и, к чрезвычайному, как мне показалось, удивлению и неудовольствию
капитана, поцеловал его в
губы.
Старший из них был
капитан гвардии Андрей Павлович Кудрин, выразительный брюнет с неправильными, но симпатичными чертами изрытого оспой лица — ему было лет за тридцать; на его толстых, чувственных
губах играла постоянно такая добродушная улыбка, что заставляла забывать уродливость искаженного оспинами носа, и как бы освещала все его некрасивое, но энергичное лицо.
Николай Иванович обернулся, и Кукушкин, с размаха бросившись на колени, хотел обнять его ноги. С выражением растерянности, страдания и умиления на оплывшем красном лице
капитан приподнял его, неловко поцеловал в стоявшие дыбом волосы и, отрывая руку от его
губ, шутливо и сконфуженно отпихнул от себя.
— Capitaine Ramball du 13-me léger, décoré pour l'affaire du Sept, [ —
Капитан Рамбаль, 13-го легкого полка, кавалер почетного легиона зa дело 7-го сентября,] — отрекомендовался он с самодовольною, неудержимою улыбкой, которая морщила его
губы под усами. — Voudrez vous bien me dire à présent, à qui j'ai l'honneur de parler aussi agréablement au lieu de rester à l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps.